Как живут современные английские аристократы. Леди, лорды и остальные

Французский язык был отменен в английской юриспруденции только в 18 веке. До этого было нормой, когда вы приходите в суд, судьи говорят на диалекте французского, выносят приговор, записывают приговор на французском. Они не такие как вы, они потомки нормандских окупантов. Да, отменили французский диалект, а королевский двор продолжал говорить на родном, старо-нормандском диалекте французского. Это же культурно помнить, что вы высшая страта, особая нация, а не англичанин.

В этом принципиальная разница в употреблении французского языка русской аристократией. Если немецкий язык был языком оккупантов, понаехавших при Петре Первом и Анне Иоановне с Бироном, то французский язык был потом компромиссом. Дворяне возвышаются над народом, но немцы не имеют права диктовать высшему русскому дворянству своё языковое превосходство. У английской аристократии всё было просто, по-семейному. На бытовом уровне предполагалось а) они не англичане, а особый народ б) говорят они на своем диалекте французского, а не на парижском диалекте, то есть образуют особый народец, призванный володеть и править. Понятно, что по популярности французского языка здорово ударила Великая французская революция. Стоит ли гордиться языком якобинцев и санкюлотов, то есть оборванцев, гордых своим оборванством? Вот тут-то английская аристократия спешно стала вырабатывать особые манеры, подчеркивающие разницу между ними и простонародьем, раз уж сфера применения французского диалекта начала сокращаться в пользу аристократического варианта английского языка. Кстати, аристократический, английский язык был в 19-ом веке настолько далек от народного английского, что это дало возможность Бернарду Шоу сочинить пьесу Пигмалион. Тот ещё показатель - самые выдающиеся английские писатели это ирландцы и кучка неангличан-аристократов вроде Байрона и Оскара Уайлда.

Тем не менее, во времена американской Войны за независимость у колонистов с должным уровнем просвещения не было сомнений, что они воюют не только за независимость колоний от метрополии, но и за независимость себя, родимых, от иноземной, инородческой аристократии, которая была горда тем, что не была англичанами. Точно так же ни английские лучники времен Столетней войны, ни более поздние борцы за карьеру вроде пирата Моргана отнюдь не сомневались, что они ищут выгод у власти из инородцев, которая оккупировала их страну.

Но продолжим логику рассуждений. Что удивительного в возвышении Ротшильдов в Британии 18-го - 19-го веков, если английскому народу власть в государстве никогда не принадлежала, а правили страной иноземцы? Что удивительного в том, что ныне в Британии самые богатые люди это иноземцы, люди разных национальностей от евреев до индийцев? Это такой британский, национальный обычай, когда собственно англичане составляют обслугу правящего класса, а сам правящий класс составляет особую нацию инородцев, являющуюся собой некую нацию в нации со своими традициями, именуемыми аристократизмом.

Историкам давно пора поставить вопрос о хронической неспособности английского народа иметь собственную государственность и управлять самим собой. В силу этого англичанам приходится принимать чужую власть и чужие традиции за собственное достояние. Надо даже говорить о генетической ущербности англичан. Генетика у аристократов одна, а у народа иная. Отсюда знаменитое выражение - an English lady can eat an apple ... through a tennis-rocket (английская леди может съесть яблоко... через теннисную ракетку). Обратите внимание - речь идет об истинной леди, а не об английской простолюдинке, чьё лицо подчас настолько примитивно, что его можно спутать с русским или голландским. Это особый тип лица, который в силу его аристократизма у нас принято называть лошадиной мордой.

Конечно, у собственно английского народа есть масса недостатков. Они ленивы, много пьют (выражение пить как англичанин общеизвестно), их патриотизм криклив, они склонны к буйству, хулиганству и непотребному поведению, вспомним поведение именно британских фанатов. Они склонны к поголовному стукачеству. Английские женщины склонны к распутству и проституции. Приезжих в Англию поражает обилие опустившихся, спившихся личностей, которых во всем мире принято называть дегенератами. Такой народ, разумеется, недостоин иметь собственную государственность, поэтому многовековое инородческое владычество справедливо рассматривается самими инородцами, то есть аристократами, как благо для англичан. Однако рядовые англичане отлично поддаются дрессировке и сами готовы нести традиции собственной дрессировки другим народам. Они охотно маршируют, называют любое начальство "сэр", то есть аристократ-инородец, и любят, особенно после пива, распевать патриотические песни. Они горды тем, что подчиняются элите.

На вопрос, когда в Британии закончится иноземное владычество, можно ответить словами Белковского - никогда. Именно так сказал Белковский о власти евреев в России - власть есть и никогда не закончится, поскольку русские это христиане. Как мы знаем, англичане тоже христиане, то есть им право распоряжаться собой и своей страной противопоказано. Зато традиционное, британское воспитание подразумевает активное применение розг и проповедует любовь к начальству.

Издеваюсь? Стебусь? Есть немножко. Но, господа, никакого секрета в том, что королевская семья и аристократы даже в 19-ом веке говорили часто между собой на особом, оккупационном диалекте французского, не было и нет. Была правящая аристократия, она раз за разом отгораживалась от народа за счет приема всё новых порций пришельцев. Например, Славная революция это не только возвращение к королевскому правлению на место временного правления парламента Кромвеля, но и очередной наплыв пришельцев с континента. Пусть аристократы не афишировали своё инородное происхождение, зато они это отлично помнили. А уж по части препонов для смешения одной социально-национальной страты с другой Британия даст сто очков вперед старушке-Европе. Кстати, пресловутые веницианские купцы, которых разные конспирологи-пропагандисты обзывают иллюминати, понаехали в Британию именно потому, что неангличан аристократы с удовольствием принимали на ПМЖ.

Впрочем, посмотрим на иные признаки - английский народ был лишен земли, большую часть земель зацапали аристократы, английский народ был лишен бизнеса, акциями торговых компаний вроде Ост-Индской владели аристократы. Английский народ с удовольствием бежал из родной страны в Америку. Протестантизм был формой народного протеста против власти аристократов. Как говорится, всё под носом и особой тайны не составляет. Английская власть это особая субкультура, которую вполне логично назвать инородческой, подобно власти немецкий аристократов при Анне Иоановне, власти мусульман в Индии при Великих моголах или власти маньчжур при династии Цин в Китае. Всё на виду и никакой конспирологии.

Знакомим наших друзей с отрывками из «знаковой» книги англичанки Кейт Фокс (Kate Fox), вышедшей в 2011 году под названием Watching the English: The Hidden Rules of English Behaviour («Наблюдая за англичанами: скрытые правила поведения»).

Эта книга произвела фурор на родине автора, сразу после выхода в свет вызвав шквал восторженных откликов читателей, критиков и социологов. Кейт Фокс, потомственному антропологу, удалось создать смешной и поразительно точный портрет английского общества. Она анализирует причуды, привычки и слабости англичан, но пишет не как антрополог, а как англичанка - с юмором и без помпы, остроумным, выразительным и доступным языком. Итак, глава под названием:

Что говорят и чего не говорят английские аристократы

Языковые коды показывают, что класс в Англии не имеет ничего общего с деньгами и еще меньше – с образом деятельности. Речь – это самоцель. Человек с аристократичным акцентом, использующий лексикон высших кругов будет определен как выходец из высшего общества, даже если он или она живет на скудную зарплату, занимается бумажной работой и живет в бог знает какой квартире. Или даже если она или он – безработный, нищий и бездомный.

Та же самая система лингвистических ценностей относится к человеку с произношением рабочего класса, который называет диван Settee, салфетку Serviette, а дневной прием пищи – Dinner, даже если он мультимиллионер и владелец загородного имения. Помимо речи у англичан существуют и другие индикаторы классов, такие как: предпочтения в одежде, мебели, декорациях, автомобилях, домашних животных, книгах, хобби, еде и напитках, но речь – индикатор мгновенный и наиболее очевидный.

Нэнси Митфорд придумала термин ‘U и Non-U ‘– со ссылкой на слова представителей высшего класса и не высшего класса – в статье, опубликованной в Encounter в 1955 году. И хотя некоторые слова ее индикаторов класса уже устарели, принцип остается неизменным. Некоторые шибболеты* изменились, но до сих пор их существует достаточное количество в повседневной речи для безошибочного распознавания того или иного класса английского общества.

___________________

* Шибболет (иврит – «течение») – библейское выражение, в переносном смысле обозначающее характерную речевую особенность, по которой можно опознать группу людей (в частности, этническую), своеобразный «речевой пароль», который неосознанно выдает человека, для которого язык – неродной.

Простой бинарный метод Митфорд не является, однако, вполне достаточной моделью для точного распределения лингвистических кодов: некоторые шибболеты помогают просто отделить аристократов от всех остальных, но другие – более конкретно – отделить рабочий класс от низшего среднего или среднего слоя среднего и верхушки среднего классов. В некоторых случаях, как ни парадоксально, слова-коды рабочего класса и высшего класса удивительно схожи, и значительно отличаются от речевых привычек классов, пролегающих между ними.

Какие слова НЕ говорят английские аристократы

Есть, однако, несколько слов, которые воспринимаются английской аристократией и верхушкой средних классов как безошибочные шибболеты. Произнесите одно из этих слов в присутствии представителей высших классов Англии и их бортовые радиолокационные датчики начнут мигать, сообщая о необходимости немедленного понижения вашего статуса до середины среднего класса, а в худшем случае (что вероятнее) – ниже, а в некоторых случаях – автоматически – до уровня рабочего класса.

Это слово особенно ненавидят английские аристократы и верхушка среднего класса. Журналист Джилли Купер вспоминает разговор своего сына с другом, невольно подслушанный ею: «Мама говорит, что слово pardon – хуже, чем fuck.» Мальчик был совершенно прав: это явно простонародное словечко хуже бранного выражения. Некоторые даже называют пригороды, в которых живут обладатели этого лексикона Пардонией.

Вот хороший тест на классовую принадлежность: в разговоре с англичанином скажите что-нибудь слишком тихо, чтобы вас не расслышали. Человек ниже среднего и среднего классов переспросит с помощью «Pardon?», верхушка среднего класса скажет «Sorry?» или «Sorry – what?» или «What – sorry?» А верхний класс скажет просто «What?» Как ни удивительно рабочий класс также скажет «Wha’?» – с той лишь разницей, что отбросит ‘T’ на конце слова. Некоторые из верхушки рабочего класса могут сказать «Pardon?», ошибочно претендуя на то, что это звучит аристократично.

Toilet – еще одно слово, которое заставляет содрогаться высшие классы или обмениваться понимающими взглядами, когда какой-то горе-карьерист произносит такое. Правильное слово для обозначения уборной для представителей света – «Loo» или «Lavatory» (произносится как lavuhtry с ударением на первом слоге). «Bog» – иногда приемлемо, но только если это сказано иронично-шутливым тоном, как если бы было взято в кавычки.

Рабочий класс напропалую говорит «Toilet», как и большинство выходцев из низших и средних слоев среднего класса, с той лишь разницей, что в добавок к этому упускает ‘T’ на конце. Простолюдины тоже могут говорить «Bog», но явно не подразумевая кавычки.

Представители низкого среднего и среднего класса с претензией на более благородное происхождение слова заменят его такими эвфемизмами как: «Gents», «Ladies», «Bathroom», «Powder room», «Facilities’ и «Convenience»; или шутливыми эвфемизмами такими как: «Latrines», «Heads» и «Privy». Женщины склонны использовать первую группу выражений, мужчины – вторую.

На языке обитателей Пардонии «Serviette» – это салфетка. Это еще один пример джентлизма, в данном случае неверная попытка повысить свой статус с помощью фрацузского словечка. Было высказано предположение, что слово «Serviette» было подхвачено брезгливыми представителями низшего слоя среднего класса, которые нашли слово «Napkin» (салфетка) слишком похожим на «Nappie» (подгузник), и, чтобы звучать более изящно, заменили слово на эвфемизм французского происхождения.

Каким бы ни было происхождение этого слова, «Serviette» в настоящее время безнадежно рассматривается как признак речи низшего класса. Матери детей высших сословий очень расстраиваются, когда их дети, следуя самым лучшим побуждениям нянь из низших сословий, учатся говорить«Serviette» – приходится переучивать говорить «Napkin».

Само слово «Dinner» не опасно. Порочно только его неуместное употребление рабочим классом по отношению к обеденному приему пищи, который должен называться не иначе как «Lunch».

Называть вечерний прием пищи «Tea» – также привычка рабочего класса. В высшем обществе вечернюю трапезу называют «Dinner» или «Supper». Dinner – грандиознее, чем Supper. Если вас пригласили на Supper, вероятно, это будет неофициальная семейная трапеза, возможно, даже на кухне. Иногда подобную деталь могут сообщить и в приглашении: «Family supper», «Kitchen supper». Высшие классы и верхушки средних используют слово Supper гораздо чаще, чем средние и низы средних слоев общества.

«Tea» по обыкновению высшего света принимается в районе 16:00 и состоит из чая и пирожных или булочек – cakes & scones – (второе слово они произносят с коротким O) и, возможно, мини сэндвичей (которые они произносят как ‘sanwidges’, а не ‘sand-witches’).

Эти особенности восприятия временных параметров создает дополнительные проблемы для иностранных гостей: если вас пригласили на «Dinner» – в какое время вы должны почтить хозяев своим визитом – в полдень или вечером, а прийти на «Tea» – это к 16:00 или к 19:00? Чтобы не попасть в неловкое положение, лучше переспросите, к какому именно часу вас ожидают. Ответ приглашающего также поможет вам безошибочно определить его социальный статус, если пожелаете.

Или же, находясь в гостях, вы можете проследить за тем, как хозяева называют свою мебель. Если предмет мягкой мебели, предназначенный для двух и более людей называется у них «Settee» или «Couch» – это значит, что хозяева дома принадлежат не выше, чем с среднему слою среднего класса. Если это «Sofa» – они представляют верхушку среднего класса или выше.

Однако, здесь есть место исключениям: это слово не такой яркий индикатор рабочего класса как «Pardon», поскольку некоторые молоденькие представители верхушки среднего класса, подхватившие влияние американских фильмов и телевизионных программ, могут сказать «Couch», но они вряд ли скажут «Settee» – разве что в шутку или, чтобы нарочно подействовать на нервы своим класс блюдущим родителям.

Хотите еще потренироваться в прогнозах классовости? Обратите внимание на саму мебель. Если предмет обсуждения представляет из себя новодельный гарнитур из дивана и двух кресел, обивка которых подобрана в тон шторам, – хозяева, наверняка, употребляют слово «Settee».

Так же полюбопытствуйте, как они называют комнату, в которой находится «Sofa» или «Settee»? «Settee» будут находиться в комнате с названием «Lounge» или «Living room», в то время как «Sofa» – в «Sitting room» или «Drawing room». Ранее«Drawing room» (сокращение от «Withdrawing room») был единственным допустимым термином в отношении гостиной. Но многие представители верхов сочли слишком претенциозным и напыщенным называть маленькую гостиную в обычном доме с террасой – «салоном» («Drawing room»), поэтому «Sitting room» стало вполне приемлемым выражением.

Случайно можно услышать от выходцев из средних слоев среднего и верхов среднего классов «Living room», хотя это и не одобряется, но только представители ниже середин среднего класса станут называть ее «Lounge». Это особенно полезное слово для представителей среднего класса, которые стремятся выдать себя за верхушку среднего: они, возможно, уже успели научиться избегать «Pardon» и «Toilet», но они часто не в курсе, что «Lounge» – тоже смертельный грех.

Как и «Dinner» само по себе слово «Sweet» не есть показатель класса, но его неуместное применение таковым является. Верхушка среднего класса и аристократия настаивают на том, чтобы в отношение десерта, который подается в конце трапезы, использовалось исключительно слово «Pudding», но никогда такие слова как: «Sweet», «Afters» или «Dessert», каждое из которых – деклассированный и неприемлемый термин. «Sweet» может свободно использоваться в качестве прилагательного, а если в качестве существительного, то только относительно того, что американцы называют «Candy», то есть -карамельной конфеты и больше ничего!

Блюдо, завершающее трапезу, – всегда «Pudding» , что бы он из себя не представлял: кусочек торта, крем-брюле или лимонное мороженое. Спрашивая: «Does anyone want a sweet?» в конце трапезы приведет вас к тому, что вы будете немедленно классифицированы как середина среднего класса и ниже. «Afters» – также включит классовый радар и ваш статус будет понижен.

Некоторые, подверженные влиянию американской культуры, юнцы из верхов среднего класса начинают говорить «Dessert», и это наиболее допустимое слово из всех трех и наименее подлежащее идентификации как слова из словаря рабочего класса. Впрочем, осторожно с этим термином: в высших кругах «Dessert» традиционно означает блюдо из свежих фруктов, которое едят с ножом и вилкой и которое подается в самом конце застолья – после того, что принято называть «Pudding».

If you want to talk posh – для начала вам придется отказаться от самого термина «Posh». Корректное слово для обозначения превосходства, аристократизма – «Smart». В высших кругах слово «Posh» может произноситься только с иронией в шутливом тоне, показывающем, что вы знаете, что это – словечко из словаря низших слоев.

Антоним слова «Smart» в устах тех, кто находится выше среднего – слово «Common» – снобистский эвфемизм для обозначения рабочего класса. Но будьте аккуратны: используя это слово слишком часто, вы сами указываете на то, что принадлежите не более чем к среднему уровню среднего класса: постоянно называть вещи и людей «Common» означает ваш неуемный протест и попытку дистанцироваться от более низких классов. Увы, только недовольные своим статусом люди бравируют снобизмом в такой форме.

Люди аристократического воспитания, расслабленные на предмет своего статуса, предпочтут использовать такие вежливые эвфемизмы относительно людей и явлений рабочего класса как: «Low-income groups», «Less privileged», «Ordinary people», «Less educated», «The man in the street», «Tabloid readers», «Blue collar», «State school», «Council estate», «Popular».

«Naff» – термин более неоднозначный и в данном случае более подходящий. Он может означать то же, что и «Common», но может и попросту быть синонимом «Tacky» и «Bad taste». «Naff» стало обобщенным универсальным выражением неодобрения, наряду с которыми подростки часто используют такие свои любимые тяжелые оскорбления как «Uncool» и «Mainstream».

Если эти молодые люди –«Common», то они будут называть своих родителей «Mum & Dad». «Smart» дети говорят «Mummy & Daddy». Некоторые из них привыкли к «Ma & Pa», но те слишком старомодны. Говоря о своих родителях в третьем лице, «Common» дети будут говорить «my Mum» & «my Dad» или «me Mam» и «me Dad» в то время как «Smart» дети будут называть их «My mother» и «My father».

Но эти слова не являются непогрешимыми показателями классовости, так как некоторые дети высших кругов теперь говорят «Mum & Dad», а некоторые очень маленькие дети рабочего класса могут сказать «Mummy & Daddy». Но если ребенок старше 10 лет, скажем, 12, то по-прежнему называть своих родителей «Mummy & Daddy» он будет, скорее всего, в том случае, если рос в «Smart» кругах. Взрослые люди по-прежнему называющие своих родителей «Mummy & Daddy» – определенно выходцы из высших кругов.

_________________

**ETC. – сокращение от латинского «et cetera», таким образом, этот подзаголовок по-русски звучит как «и так далее, и тому подобное».

На языке матерей, которых их дети называют «Mum», дамская сумочка – «handbag», а духи – «perfume». На языке матерей, которых их дети называют «Mummy» – сумочка – это «Bag», а духи – «Scent». Родители, которых называют «Mum & Dad», про скачки скажут «Horse racing» ; родители из света – «Mummy & Daddy» – говорят просто «Racing».

Представители «Common» общества, желая сообщить, что идут на вечеринку, используют выражение go to a «do»; люди из средних слоев среднего класса вместо «Do» употребят слово «Function», а представители «Smart» кругов назовут прием просто «Party».

«Refreshments» подаются на «Functions» среднего класса; гости«Party» первого эшелона пьют и едят «Food & Drink». Средние слои среднего класа и ниже них получают свою еду в «Portions»; выходцы из аристократии и верхушки среднего класса о порции называют «Helpings». Первое блюдо простолюдины назовут «Starter», а представители выше среднего – «First course», хотя это менее надежный индикатор статуса.

Средний слой среднего класса и те, что ниже называют свой дом «Home» или «Property», внутренний дворик в своем доме – «Patio». Выходцы из верхних слоев среднего класа и выше, говоря о своем жилье, употребят слово «House», а внутренний дворик – «Terrace».

Салоны. Светское общение происходит, прежде всего, в салоне. Салон -- это человек, чаще всего женщина, и адрес. Масштаб салона меняется в зависимости от дня недели и времени дня. Женщина, которая сразу после полудня не впустит в свой дом никого, кроме ближайших друзей, с четырех до шести принимает светских знакомых десятками, а вечером, возможно, устроит танцы для сотен гостей. Таким образом, салон -- пространство растяжимое.

Виконт де Мелен, посещавший салон герцогини де Розан, свидетельствует, что в салоне этом сосуществовали два совершенно различных мира. Многочисленные вечерние гости были публикой «очень шумной и легкомысленной». Напротив, считает он, от четырех до шести герцогиня принимала людей «серьезных»: женщин среди них было мало, преобладали политики и литераторы, такие, например, как Вильмен, Сент-Бёв, Сальванди. Клара де Розан унаследовала от матери, герцогини де Дюрас, пристрастие к людям острого ума: «В это время дня г-жа де Розан выказывала не только любезное гостеприимство, но и умение одним словом обрисовать человека или книгу и дать каждому из гостей возможность блеснуть умом». Дамы, как правило, в эти послеполуденные собрания не допускались и потому - из ревности - называли г-жу де Розан «синим чулком».

Общению с близкими друзьями или светскими знакомыми отводилось время после полудня (называемое «утром») и вечер. Утренние часы в собственном смысле слова посвящались сну или делам домашним. Частное пространство превращалось в пространство общежительное только после завтрака. Завтрак этот - трапеза, которая происходила в середине дня и которую иные именовали «обедом», - в описываемую пору, в отличие от XVIII века, общественной жизни не принадлежал. В XVIII же веке в салоне г-жи дю Деффан обед, происходивший в полвторого, и ужин, начинавшийся в десять часов вечера, были весьма важными этапами светского общения: «Обед-- трапеза, быть может, чуть более интимная -- служит порой прелюдией для чтений или литературных споров, которым отведено время послеобеденное».

Обыкновение принимать гостей в определенный день недели с двух до семи привилось в дамском обществе только при Июльской монархии. Поначалу хозяйка салона называла этот избранный ею день «мои четыре часа». Сочинительница книги «Парижское общество» отмечает в 1842 году, что в четыре часа пополудни каждая дама возвращается домой, в свою гостиную, где принимает светских людей, государственных мужей, артистов.

Мужу на этих приемах места нет; ему более пристало посещать аналогичное собрание в доме какой-нибудь другой дамы. Быть может, это остаток аристократической традиции? Ведь выставлять на обозрение общества супружеские узы считалось делом сугубо буржуазным.

Утренние приемы делились на «малые» и «большие» точно так же, как и вечерние. Маркиза д"Эспар приглашает княгиню де Кадиньян с Даниэлем Артезом на «один из тех "малых" вечерних приемов, куда допускаются только близкие друзья и только если они получили устное приглашение, а для всех остальных дверь остается закрытой». Противоположность «малым» вечерам -- большие приемы, балы и проч.

Исходя из проведенного исследования, салонная общежительность не была исключительной принадлежностью высшего света; она служила образцом для всего среднего класса. Вообще в ту пору семья, достигшая уровня мелких буржуа, знала два способа ознаменовать это: нанять горничную и назначить свои день для приемов.

Жизнь салона на всех уровнях обществе строилась одинаково. Вечера в салонах мелкой и средней буржуазии представляли собой, если судить по описаниям, не что иное, как карикатурные подражания вечерам в высшем свете. Рассказчики, живописующие эти буржуазные вечера, часто подчеркивают их контраст с вечерами в шикарных салонах и особенно иронически рисуют портреты хозяек. Дам из мелкой буржуазии чаще всего обвиняют в вульгарности. Вот типичный пример подобного безжалостного сравнения: Кювилье-Флери, наставник герцога Омальского, рассказывает о том, как он провел вечер 23 января 1833 года. Сначала он отправляется к директору лицея Генриха IV, куда ежедневно сопровождает своего воспитанника. Хозяйка дома, г-жа Гайяр -- «женщина красивая, но видно, что перчатки свои она надевала не меньше полутора десятков раз». Затем Кювилье-Флери попадает в гостиную аристократки -- «белорукая, в изящном туалете, она всегда ухожена, одевается с изысканной простотой, причесана, надушена и обходительна донельзя».

Жены многих чиновников, служащих, директоров лицеев, профессоров устраивают у себя приемы.

Светские навыки, носившие у людей небогатых и незнатных карикатурный оттенок, исполняли роль одного из важнейших инструментов в процессе обучения культурным, утонченным манерам. Смеяться над буржуазками, разыгрывавшими великосветских дам, легко. Однако подражание большому свету, усвоение его манер - дело куда более полезное и почтенное, чем полагали многие насмешники.

Большую роль в салонной жизни играли беседы, которые велись на этих приемах. «Ход беседы, -- пишет графиня Дельфина де Жирарден в 1844 году, зависит от трех вещей, -- от общественного положения собеседников, от согласия их умов и от обстановки в гостиной». Она особо останавливается на значении обстановки: салон должен быть подобен английскому саду: пусть на первый взгляд кажется, что в нем царит беспорядок, но беспорядок этот «не только не случаен, но, напротив, создан рукою мастера».

Занимательная беседа никогда не завяжется «в гостиной, где мебель расставлена строго симметрично». Беседа в такой гостиной оживится не меньше чем часа через три, когда в ее стенах постепенно воцарится беспорядок. Если же это произойдет, по уходе гостей хозяйке дома ни в коем случае не следует приказывать слугам, чтобы они расставили стулья и кресла по местам; напротив, нужно запомнить расположение мебели, благоприятствующее беседе, и сохранить его на будущее.

Настоящий мастер беседы должен иметь возможность двигаться и жестикулировать. По этой причине Дельфина де Жирарден осуждает моду на «дюнкерочки» -- этажерки для безделушек, -- загромождающие салоны, но, с другой стороны, напоминает о том, как важно предоставить в распоряжение гостя какие-нибудь мелкие предметы, которые он сможет машинально взять в руки в ходе разговора и с которыми потом уже не расстанется: «Самый занятой политик проведет в вашем доме много часов подряд, разговаривая, смеясь, пускаясь в самые очаровательные рассуждения, если вы догадаетесь положить на стол неподалеку от него перочинный ножик или ножницы».

Это означает, что старинной традиции устраивать «кружки» пришел конец. Много лет подряд гостьи усаживались в кружок вокруг хозяйки дома. Это создавало немало проблем: как вновь прибывшей гостье найти себе место в этом кругу? как затем из него выйти? Г-жа де Жанлис в своем «Старинном придворном этикете», написанном по заказу Наполеона, отстаивает кружок в той форме, в какой он существовал при Старом порядке. Однако она замечает, что современные молодые женщины ведут себя нескромно: они желают во что бы то ни стало поздороваться с хозяйкой дома и тем нарушают гармонию кружка. При Людовике XV и Людовике XVI гости старались двигаться как можно меньше; хозяйка дома издали приветствовала вновь прибывших гостей кивком головы, и это их вполне удовлетворяло. В эпоху Реставрации дамы по-прежнему усаживались в кружок. 26 января 1825 г. Леди Гренвил писала: «Каждый день я бываю не меньше, чем на двух вечерах. Начинаются и кончаются они рано, и все похожи один на другой: около полусотни избранных ведут беседу, усевшись в кружок».

Между тем пристрастие к «кружку», особенно если у хозяйки дома был властный характер, чаще всего отнюдь не способствовало непринужденности и приятности времяпрепровождения. Отнен д"Оссонвиль вспоминает о том, как в 1829 году, двадцатилетним юношей, посещал салон г-жи де Монкальм: «Мановением руки она указывала тому, кто входил в гостиную, предназначенное ему кресло или стул в ряду других кресел и стульев, расположенных веером вокруг некоего трона или, скорее, королевского кресла в парламенте, которое безмятежно занимала она сама; если тот, кто придумал выражение "вести кружок", хотел сказать, что завсегдатаи того или иного салона повинуются его хозяйке, то выражение это всецело подходило к г-же де Монкальм: она "вела" свой "кружок" твердою рукой». В гостиной г-жи де Монкальм вы не только не могли выбрать себе место по своему желанию, вы также не имели право свободно болтать с соседями: завяжи вы с ними беседу, хозяйка дома тотчас призвала бы вас к порядку.

Одной из первых дам, почувствовавших необходимость избавиться от «остатков чинности, порождаемой старинной манерой усаживать гостей в кружок», стала в эпоху Реставрации г-жа де Кателлан: ей так хотелось, чтобы в ее салоне гости чувствовали себя непринужденно, что она сама никогда не занимала два дня подряд одного и того же места; она же первой начала расставлять мебель «как попало», и с ее легкой руки это вошло в моду. Жюльетта Рекамье уделяла большое внимание расположению стульев в своем салоне в Аббеи-о-Буа. Их расставляли по-разному в зависимости от того, чем предстояло заниматься гостям -- беседовать или слушать чтение какого-либо нового сочинения (или же декламацию театрального монолога). Для беседы стулья расставляли пятью или шестью кружками; это были места для дам; мужчины же, равно как и хозяйка дома, имели возможность прогуливаться по всей гостиной. Такой порядок давал г-же Рекамье возможность тотчас подвести новоприбывших к людям, близким им по интересам. Для чтения кресла и стулья, предназначенные для дам, составлялись в один большой круг (или несколько концентрических кругов); чтец помещался в центре, а мужчины стояли вдоль стен.

Делалось все это ради того, чтобы гости чувствовали себя непринужденно, ибо там, где нет непринужденности, вести беседу невозможно: «Каждый произнес фразу -- удачную фразу, которой он сам от себя не ожидал. Люди обменялись мыслями; один узнал анекдот, прежде ему не известный, другой выяснил некую любопытную подробность; остроумец пошутил, молодая женщина выказала прелестную наивность, а старый ученый -- непреклонность духа; и в конце концов оказалось, что, вовсе об этом не помышляя, все вели беседу».

Как выбиралась тема для разговора? Интерес завсегдатаев светских салонов к современности часто удовлетворялся с помощью хроники происшествий. Здесь на первом месте стояло самое знаменитое уголовное дело той эпохи -- процесс Мари Лафарж, проходивший в сентябре 1840 года в Тюлле. Вдову Лафарж обвиняли в том, что она отравила мышьяком своего мужа. Газеты публиковали полный отчет о заседаниях суда, вся Франция обсуждала дело Лафарж, и высший свет не составлял исключения.

Процесс Лафарж тем более взволновал светских людей что многие из них не так давно встречались с подсудимой в парижских салонах: она была довольно хорошего рода. Чтобы избежать столкновений между лафаржистами и антилафаржистами (первые утверждали, что Лафарж невинна, вторые -- что она виновна) хозяйки дома принимали особые меры предосторожности: если верить газете «Сьекль», приглашение в некое загородное поместье кончалось словами: «О процессе Лафарж -- ни слова!».

Светские люди особенно живо интересовались судебными разбирательствами, когда в роли обвиняемых выступали люди их круга. Так, в ноябре 1837 года всеобщее внимание было привлечено к делу, возбужденному доктором Корефом против лорда Линкольна и его тестя герцога Гамильтона. Доктор пять месяцев лечил и в конце концов вылечил супругу лорда Линкольна, обезножевшую и страдавшую каталепсией. За свой труд он потребовал четыреста тысяч франков; лорд Линкольн был готов заплатить ему всего двадцать пять тысяч.

В мае 1844 г. завсегдатаи салонов Сен-Жерменского предместья не могли прийти в себя от изумления. Умерла восьмидесятидевятилетняя старуха, которую все привыкли звать «графиней Жанной». И лишь после ее смерти обнаружилось, что эта старая дама, вхожая в самые знатные семейства, была не кто иная, как графиня де Ламот, некогда за причастность к истории с ожерельем королевы приговоренная к телесному наказанию и клеймению.

Бульвар, жокей-клуб и светские кружки. Журналист Ипполит де Вильмессан, прославившийся тем, что догадался надушить страницы журнала «Сильфида» духами от Герлена, пишет в своих «Записках»: «Около 1840 года английское словосочетание High Life еще не было известно. Чтобы выяснить, к какому классу принадлежит человек, не спрашивали, принадлежит ли он к высшему обществу, спрашивали только:

"Он человек светский?" Всё, что не было светским, не существовало. А всё, что существовало в Париже, каждый день, около пяти часов, имело обыкновение стекаться к Тортони; двумя часами позже те, кто не ужинали в своем клубе или дома, уже сидели за столиками Парижского кафе; наконец от полуночи до половины второго отрезок бульвара между Гельдерской улицей и улицей Ле Пелетье был полон людьми, которые порой вращались в разных кругах, но непременно обладали одинаковыми бусами, знали друг друга, говорили на одном языке и имели общую привычку встречать друг друга каждый вечер».

Это определение понятия «весь Париж» времен Июльской монархии совсем не похоже на то, которое давала ему г-жа де Гонто в эпоху Реставрации: «все особы, представленные ко двору». В 1840 году, давая определение хорошему обществу, никто уже и не вспоминает о дворе. Да и светское общество в это время уже не отождествляется с хорошим обществом: отныне оно включает в себя Бульвар, а самым заметным его центром, становится кафе Тортони.

Что такое Бульвар? Это слово, так же как слова «Сен- Жерменское предместье» или «предместье Шоссе д"Антен», имеет два смысла -- географический и символический. Бульвар был оживленной артерией, которая шла от площади Республики к церкви Мадлен и включала в себя несколько бульваров: Бон-Нувель Пуассоньер, Монмартр, Итальянский бульвар, бульвар Капуцинок. Все эти улицы существовали уже в XVII веке, но в моду они вошли лишь около 1750 года.

Однако чаще всего Бульваром называли только Итальянский бульвар, заслуживший репутацию самой элегантной улицы Парижа в эпоху Директории. Часть этого бульвара получила тогда имя «Маленький Кобленц», потому что стала местом встреч эмигрантов, вернувшихся во Францию. В эпоху Реставрации отрезок Итальянского бульвара от пересечения с улицей Тэбу (на этом перекрестке друг против друга находились кафе Тортони и Парижское кафе) до церкви Мадлен был назван Гентским бульваром по имени города, где Людовик XVIII провел Сто дней. Поэтому модников прозвали «гентцами». Прогуливались они только по правой стороне Бульвара, по направлению к церкви Мадлен.

Бульвар символизировал определенный стиль жизни, которую вели мужчины, принадлежавшие к светскому обществу. В первую очередь жизнь эта протекала в кафе и кружках. Если летом эти господа использовали сам бульвар как «салон на свежем воздухе», то зимой они встречались в более защищенных местах: у Тортони, в Парижском кафе, Английском кафе и кружках, таких, как Союз, Жокей-клуб, Сельскохозяйственный кружок.

Жизнь на бульварах протекает не только в кафе. Здесь ведется оживленная торговля. Около 1830 года появились «базары» (универсальные магазины): Промышленный базар на бульваре Пуассоньер, базар Буффле на Итальянском бульваре и Дворец Бон-Нувель, где, помимо всевозможных прилавков, имелись концертный зал, выставочный зал и диорама. Во времена Июльской монархии торговля предметами роскоши, которая поначалу велась вокруг Пале-Руаяля, постепенно перемещается на бульвары. Перед праздниками модники толпятся у Сюсса, в пассаже Панорамы, покупая подарки: безделушки, ювелирные изделия, фарфор, рисунки и картины. Упомянутый Рудольфом Аппоньи Жиру, чья лавка расположена на углу бульвара Капуцинок и одноименной улицы, тоже торгует подарками: игрушками, произведениями искусства, бронзовыми статуэтками, роскошными писчебумажными товарами, кожаной галантереей и т.п.

Кроме того, Бульвар предлагает парижанам всевозможные развлечения. В доме 27 по Итальянскому бульвару, на пересечении с улицей Мишодьер, находятся Китайские бани. Открытые незадолго до Революции, они с 1836 до 1853 года были роскошным местом отдыха. Вход в бани стоит очень дорого, от 20 до 30 франков, посещают их прежде всего богачи с Шоссе д"Антен. Там есть парильни, ароматические ванны, массаж, и конечно, все это дополняет экзотическая обстановка -- архитектура и убранство в китайском стиле: крыша в виде пагоды, гротескные восточные фигурки, иероглифы, колокольчики и фонарики.

Еще одно место развлечений -- игорный дом Фраскати на пересечении бульвара Монмартр с улицей Ришелье. В 1796 году этот красивый особняк, построенный Броньяром, был куплен Гарки, неаполитанским мороженщиком, который пожелал расписать его стены в помпейском стиле -- фресками с изображением людей и цветов. Гарки превратил особняк в своего рода казино с кафе, танцевальным залом и игорным залом. В этот игорный зал, в отличие от игорных притонов Пале-Руаяля, допускались только элегантные дамы и господа. Игра начиналась в 16 часов и продолжалась всю ночь. В два часа ночи игрокам подавали холодный ужин. Но у Фраскати можно было и просто поужинать или выпить стаканчик вина по выходе из театра. С 1827 года по 31 декабря 1836 года -- дата закрытия игорных домов в Париже -- там располагалось также игорное откупное ведомство. В 1838 году здание было разрушено.

Наконец, на бульварах к услугам парижан имелись разного рода зрелища. Наибольшее число театров находилось на бульваре Тампль.

Элегантные господа ездили по Парижу, по Елисейским полям, в Булонский лес, по Бульвару верхами. Верховой езде они учились в манежах: в манеже на улице Дюфо или в манеже на улице Шоссе-д"Антен, открытом после 1830 года графом д"Ором, бывшим главным берейтором Сомюрской кавалерийской школы, потому что манеж в Версале, единственное место, где можно было научиться французской манере верховой езды, после Июльской революции закрылся.

Первые скачки, организованные по правилам, на английский манер, состоялись во Франции в 1775 году по инициативе графа д"Артуа и несколько лет привлекали публику на равнину Саблон. Потом они перестали пользоваться успехом, и интерес к ним вновь пробудился только тогда, когда граф д"Артуа взошел на престол под именем Карла X: теперь скачки стали проводить на Марсовом поле. Но особенную популярность они приобрели после того, как в 1833 году было создано Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции, а в 1834 году -- Жокей-клуб.

Интерес к конному спорту усилился еще в конце эпохи Реставрации. Определяющую роль здесь сыграло английское влияние: после того, как многие французские дворяне прожили некоторое время в Англии на правах эмигрантов, все английское вошло в моду.

В 1826 году жил в Париже англичанин по имени Томас Брайен, который, видя, что молодые французские модники совсем не разбираются в лошадях, решил извлечь из этого выгоду. Он организовал Общество любителей скачек и в 1827 году составил небольшой учебник, содержавший британские правила их проведения, что позволяло элегантным господам говорить о модном спорте со знанием дела. 11 ноября 1833 года было образовано Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции при непосредственном участии Брайена.

Членами Жокей-клуба были светские люди, а не литераторы и не власть имущие. Поэтому политические споры были запрещены. Высшее общество принципиально ставило себя выше расхождений во взглядах: в Жокей-клубе можно было встретить легитимистов, таких, как маркиз де Рифодьер, который в 1832 году дрался на дуэли, защищая честь герцогини Беррийской, бонапартистов, как, например, князь Московский, сторонников герцога Орлеанского, таких, как будущий герцог де Морни.

Альтон-Ше, перечисляя преимущества кружков, прежде всего называет уверенность в том, что там можно встретить только людей из хорошего общества. Там можно играть, не опасаясь шулеров, меж тем как в другие места, например, в Парижское кафе, допускали всех без разбора. Следовательно, в Жокей-клубе было дозволено без угрызений совести разорять друзей!

Прочие достоинства были практического свойства: члены Жокей-клуба имели возможность за довольно скромную цену наслаждаться роскошью и комфортом (среди прочего, клуб располагал восемью туалетными комнатами и двумя ванными), да и кормили здесь лучше, чем в ресторане. На ужин, который для господ, которые отправлялись затем в театр или в свет, начинали подавать с шести часов, надо было записаться с утра; каждый вечер в Жокей-клубе собирались пятьдесят-шестьдесят его членов. Жизнь здесь шла в том же ритме, что и в свете. До полудня салоны пустовали; люди, стригшие купоны, приходили к трем часам. В 5 часов, когда любители прогулок возвращались из Булонского леса, в клубе собиралась целая толпа.

Общество поощрения и Жокей-клуб определенно способствовали развитию конного спорта. Первый стипль-чез состоялся в 1829 году, первые скачки с препятствиями -- в марте 1830 года. В 1830 году была расширена эспланада Марсова поля, но на скачках в те времена лошади бежали не одновременно, а по очереди. С 1833 года Общество соревнователей мечтало превратить в ипподром лужайку в Шантийи. Поскольку замок принадлежал герцогу Омальскому, спросили позволения у Луи-Филиппа, и тот отнесся к этому плану благосклонно. Итак, в 1834 году в Шантийи был открыт ипподром. Скачки в мае 1835 года имели большой успех.

В эпоху Реставрации существовало много кружков, объединявших светских господ. Но судьба двух первых -- Кружка на улице Граммона (1819 год) и Французского кружка (1824 год) -- складывалась нелегко, потому что было трудно получить официальное разрешение, и кружок на улице Граммона существовал лишь благодаря попустительству властей; в 1826 году оба кружка были запрещены. Наконец в 1828 году правительство Мартиньяка пришло им на помощь и выдало разрешения. В это время и был создан самый известный кружок -- «Союз». Его основателем стал поклонник английских нравов герцог де Гиш, руководивший также и двумя предыдущими кружками.

«Союз» стал вторым кружком на улице Граммона. С 1828 по 1857 год он занимал особняк Леви на углу улицы Граммона (дом 30) и Итальянского бульвара (дом 15), а затем переехал на бульвар Мадлен. Принимали в этот кружок с большим разбором. Вступительный взнос составлял 250 франков, ежегодный взнос -- столько же. Членский взнос в кружке на улице Граммона равнялся только 150 франков в год. Каждому кандидату требовались рекомендации двух членов клуба (для кружка на улице Граммона достаточно было одной). Прием проходил путем «общего голосования», в котором должны были принимать участие не меньше двенадцати членов. Один черный шар из двенадцати означал отказ (на улице Граммона -- три шара). В клубе числилось триста постоянных членов (в кружке на улице Граммона -- пятьсот), но иностранцы, временно проживавшие в Париже, могли стать членами на полгода, заплатив взнос 200 франков.

«Союз» был более шикарным заведением, чем Жокей-клуб, и объединял аристократов и членов дипломатического корпуса. После 1830 года он стал оплотом легитимизма: в него вступали в то время отставные офицеры королевской гвардии, сановники прежнего двора и те дворяне, которые были против новых порядков. Деловые люди из квартала Шоссе-д"Антен в кружок не допускались. Если барон Джеймс Ротшильд и был принят, то не как банкир, а как дипломат. «Союз» можно, пожалуй, назвать самым элитарным из парижских кружков.

Сельскохозяйственный кружок, называемый в обиходе «Картошкой», был основан в 1833 году агрономом г-ном де"Ла Шовиньером. Поначалу он назывался Сельскохозяйственной ассоциацией, потом Сельским Атенеем и наконец Сельским кружком, пока в 1835 году не получил окончательное название -- Сельскохозяйственный кружок. Размещался он в Нельском особняке на углу набережной Вольтера и улицы Бон. Этот кружок объединял людей, интересовавшихся экономикой и социальными идеями. Среди его членов мы встречаем представителей знаменитых аристократических родов, людей, прославившихся на поприще экономики и сельского хозяйства, а также людей не знатных, но «завоевавших себе место своей честностью и умом».

Сельскохозяйственный кружок сделался настоящим клубом только в 1836 году; отныне там собираются, чтобы играть, читать газеты и беседовать. В то же время кружок сделался легитимистским, методично отвергая тех, кто был так или иначе связан с новым режимом. В Сельскохозяйственный кружок входили многие политические деятели эпохи Реставрации, от барона де Дамаса до г-на де Лабуйери, включая г-на де Шастеллюкса и графа Беньо.

Сельскохозяйственный кружок отличался от других клубов лекциями, которые, начиная с 1833 года, устраивали в его стенах сначала г-н де Ла Шовиньер, а затем г-н Меннеше. На лекциях речь шла о «важных научных, экономических и художественных проблемах»: производстве сахара, железных дорогах, магнетизме, разведении лошадей, тюрьмах, Рашели и трагедии и т.д.

При Июльской монархии эволюция от высшего общества к полусвету и Бульвару ярче всего проявлялась в Жокей-клубе. Жокей-клуб имел репутацию заведения новомодного, идущего в ногу со временем. Быть может, потому, что он не был легитимистским. Вернее, быть может, он потому и не был легитимистским, что был более современным, сосредоточенным на лошадях, то есть на моде. Ни родовитость или дипломатический пост, как в «Союзе», ни интерес к сельскому хозяйству, как в Сельскохозяйственном кружке, не давали права на вступление в Жокей-клуб, -- для этого требовались «громкое имя, блестящая жизнь, любовь к конному спорту и мотовство», характерные для денди. С Жокей-клубом свет обосновывается на Бульваре. Клуб, проповедовавший стиль жизни, где главную роль играли лошади и развлечения, служил связующим звеном между высшим светом и миром театра.

Этот новый стиль общежительности еще ярче проявится в менее престижных кружках, члены которых предавались радостям Бульвара, даже не прикрываясь интересом к конному спорту или еще к чему-либо. Упомянем Малый кружок, который собирался в Парижском кафе, -- в него входил, в частности, капитан Гроноу, богатый и родовитый англичанин, который после службы под командованием Веллингтона обосновался в Париже. Членами Малого кружка были не только лица, входившие также в «Союз» и «Жокей-клуб», но и люди из самых разных кругов общества и самых разных партий: «Корни не всегда были общими, но одинаковыми были привычки, вкусы, а главное, Малый кружок мог предложить своим членам вещь далеко не самую тривиальную и не самую скучную -- атмосферу, окрашенную либерализмом».

Театр, цирк и опера. Большую роль в светской жизни аристократии играли театры.

«Считалось хорошим тоном появляться по понедельникам во Французском театре, а по пятницам в Опере, но чтобы развлечься все шли в театры на Бульваре». Хотя светские люди отдавали предпочтение музыке, они не пренебрегали и театром. В частности, они непременно покупали абонемент во Французский театр.

Во Французский театр ходили на признанных знаменитостей: Тальма, мадемуазель Марс, мадемуазель Жорж и восходящую звезду Рашель. Тальма, родившийся в 1763 году, умер в 1826 году в ореоле славы, которой он был обязан покровительству Наполеона.

Члены высшего общества интересовались романтической драмой и между 1830 и 1835 годами охотно смотрели романтические драмы во Французском театре и в театре «Порт-Сен-Мартен», который в ту пору возглавлял Арель -- друг мадемуазель Жорж, прежде руководивший «Одеоном». Были поставлены «Генрих III и его двор», «Кристина», «Антони», «Нельская башня» Александра Дюма, «Эрнани», премьера которого 25 февраля 1830 года наделала столько шума, «Марьон Делорм» и «Анджело, тиран Падуанский» Гюго, «Чаттертон» Виньи. В театре «Порт-Сен-Мартен» с успехом выступали Мари Дорваль, Бокаж и Фредерик Леметр. Фредерик Леметр в 1833 году стал играть в «Фоли-Драматик» Робера Макера -- роль, в которой он прославился десятью годами раньше, когда играл в театре «Фюнамбюль» в пьесе «Постоялый двор в Адре».

Часто зрители не досиживали до конца театрального вечера -- такими насыщенными были программы. Во Французском театре зачастую давали в один вечер пятиактную трагедию и комедию, тоже пятиактную. Единственное название значилось в афише лишь в тех случаях, когда пьеса либо принадлежала перу знаменитого и модного автора, либо обещала большие сборы.

Светские люди посещали и бульварные театры, среди которых особым успехом пользовался «Жимназ-Драматик», открытый в 1820 году. В 1824 году его удостоила своего покровительства герцогиня Беррийская: по этому случаю он был переименован в Театр Его Высочества. До 1830 года герцогиня регулярно посещала свой театр и тем самым вводила его в моду. Постоянным автором «Жимназ» был Скриб, а ведущей актрисой -- Виржини Дежазе, которая сыграла в нем семьдесят три роли. Тоненькая, быстрая, она играла расторопных субреток и травести. С 1831 по 1842 год там блистал Буффе.

В бульварные театры публика ходила на комические пьесы на Этьенна Арналя, выступавшего в грубых фарсах в «Водевиле», -- и на пародии. Успех пьесы измерялся количеством написанных на нее пародий. В этом жанре специализировался театр «Варьете» с актерами Потье, Берне и Одри.

Наконец, было еще одно место, куда охотно ходили не только люди из народа, но и люди светские, -- Олимпийский цирк. Быть может, модников привлекали технические новшества, которыми изобиловало каждое представление? Или прекрасные лошади? Ояимпийский цирк принадлежал семье Франкони. Антонио Франкони был родом из Венеции, в 1786 году он объединился с Астлеем -- англичанином, который за пятнадцать лет до того открыл в Париже конный аттракцион. В 1803 году объединение распалось, и единоличным хозяином труппы стал Франкони. В 1805 году Антонио уступил свое место сыновьям -- дрессировщику лошадей Лорану и миму Анри по прозвищу Котик. Оба они были женаты на наездницах. В эпоху Империи они представляли наполеоновскую эпопею: «Французы в Египте», «Мост в Лоди»... Во времена Реставрации номера назывались «Неистовый Роланд», «Нападение на дилижанс», а после испанской войны цирк представлял «Взятие Трокадеро». На этом представлении по приказу Людовика XVIII должна была побывать вся армия. Герцог Орлеанский охотно водил в Олимпийский цирк своих детей, тем более, что Лоран Франкони давал его сыновьям Уроки верховой езды. В 1826 году цирк на улице Предместья Тампль сгорел. Франкони заново отстроили его на бульваре Тампль, за два месяца собрав по подписке 150 000 франков.

Новый зал был огромен, в батальных сценах в нем могли выступать пять-шесть сотен человек, как пеших, так и конных. Он сообщался со скаковым кругом, предназначенным для конных аттракционов. В 1827 году управление перешло в руки сына Котика -- Адольфа. Он продолжал показывать военные эпизоды. После 1830 года он создал «Поляков» (1831 год), «Осаду Константины» (1837 год) и воспользовался приливом любви к Наполеону, который вызвало возвращение праха Императора, чтобы воссоздать великие мгновения императорской эпопеи. Представления заканчивались апофеозом в виде живых картин: изображалось прощание в Фонтенбло или смерть Наполеона.

Светские люди ходили послушать музыку в Оперу и в Итальянский театр, который также называли Оперой-буфф. В Опере пели на французском языке; спектакли шли по понедельникам средам, пятницам и воскресеньям, причем самым модным днем была пятница. В Итальянском театре по соглашению, заключенному еще в 1817 году, пели только по-итальянски и только по вторникам, четвергам и субботам. Сезон в Опере-буфф продолжался с 1 октября по 31 марта, сезон в Опере был несколько длиннее. Особенно популярной становилась Опера в апреле и в мае, когда в Париже уже почти не давали частных балов, а Итальянский театр был закрыт.

До 1820 года Опера располагалась на улице Ришелье, затем, после убийства герцога Беррийского, -- на улице Ле Пелетье. Людовик XVIII приказал разрушить здание, на пороге которого произошло преступление, и построить поблизости новое. Что до Итальянского театра, он переезжал много раз: с 1815 до 1818 года представления давались в зале Фавара, построенном в 1783 году, с 1819 до 1825 года -- в зале Лувуа, после чего итальянцы вернулись в зал Фавара, который в 1838 году сгорел. Тогда Опера-буфф заняла зал Вантадур, потом перебралась в «Одеон», а потом снова возвратилась в зал Вантадур, располагавшийся на месте нынешнего театра «Ренессанс». Зал Фавара, заново отстроенный после пожара, в 1840 году был отдан Комической опере.

Опера на улице Ле Пелетье вмещала 1054 зрителей. Место в ложе стоило 9 франков, как и во Французском театре, самым же дорогим парижским театром была Итальянская опера. -- там место стоило 10 франков. Впрочем, в эпоху Реставрации высшее общество считало, что не должно платить за свои места. Управляющий изящными искусствами Состен де Ларошфуко жаловался королю Карлу X на злоупотребления королевской свиты, разорявшие казну: «Весь двор хочет ходить в Оперу бесплатно». Он пытался бороться с привилегиями: «Мне удалось даже добиться от герцога Орлеанского, чтобы он абонировал ложу на год, это приличествует ему и выгодно нам».

Июльская монархия ограничила вход по контрамаркам. Да и король не имел права посещать театр бесплатно: он абонировал три лучшие ложи на аван-сцене и платил за это 18 300 франков я год. Высочайший пример был подан. Светские люди, как правило, вслед за Луи-Филиппом нанимали ложу на год.

Итальянский театр был более изысканным местом, чем Опера. Не за счет элегантности нарядов: дамы являлись и туда и сюда в бальных платьях и в брильянтах. Но в Итальянском театре зрители чувствовали себя в своем кругу, то есть среди истинных любителей музыки из высшего общества; в отличие от Оперы, здесь царили тишина и порядок. Опаздывать к началу спектакля, приходить ко второму действию, усаживаться в кресло с шумом, смеяться и громко разговаривать -- все эти вольности, принятые в Опере, не были в ходу в Итальянском театре. Кроме того, здесь считалось неприличным аплодировать в ложах, хлопать в ладоши мог только партер: так что атмосфера оставалась для певцов холодноватой.

Конечно, Опера-буфф была публичным местом, но пресса часто описывала ее как частный салон. Теофиль Готье прямо пишет: «Прежде, чем говорить о птицах, скажем несколько слов о донельзя богатой раззолоченной клетке, ибо Опера-буфф в равной степени театр и салон». И принимается расписывать комфорт зала Вантадур в 1841 году: перила в ложах выпуклые, мягкие, кресла упругие, ковры толстые, в фойе и коридорах много диванов. Между прочим, часть театрального убранства и вправду находилась в частном владении: это примыкающие к ложам салоны, нанятые по обоюдному согласию хозяев театра и богатых зрителей, обставленные и украшенные по вкусу нанимателей. Число лож первого и второго яруса было увеличено за счет галерки и партера.

Некоторые из этих салонов были еще роскошнее зала. В салоне г-жи Агуадо, чей муж-банкир вкладывал деньги в содержание театра, глазам представали «красивые потолок и стены, обитые бело-желтой полупарчой, темно-красные шелковые занавеси и ковер того же цвета, стулья и кресла красного дерева, бархатный диван, палисандровый стол, зеркало и дорогие безделушки».

В конце эпохи Реставрации произошло своего рода расслоение публики: аристократы предпочитали Итальянский театр, буржуа охотнее посещали Оперу. Тем более, что доктор Верой, который руководил Оперой с 1831 по 1835 год, поставил своей целью открыть ее двери для буржуазии: он хотел сделать абонирование мест одним из критериев принадлежности к элегантному обществу. За короткое время количество проданных абонементов утроилось, и чтобы получить абонемент, приходилось записываться в лист ожидания. В заключение скажу, что Комическая опера, которая ставила исключительно произведения Французских авторов (в 1836 году оглушительный успех имел «Почтальон из Лонжюмо» Адана), не слишком привлекала высшее общество, ее охотнее посещала средняя буржуазия, считавшая любовь к иностранной музыке снобизмом.

Большую роль в салонной жизни 30-х годов XIX века в Париже начинают играть частные концерты. Не следует думать, будто в салонах звучала посредственная музыка. Светские люди были истинными ценителями: «Уши эпохи стали весьма придирчивы», -- отмечает «Сьекль» 19 января 1843 года, говоря о «жажде мелодий, которая овладела салонами».

Обычно в салонах интересовались лишь признанными знаменитостями. Присутствие в салоне признанных знаменитостей играет роль приманки, поэтому хозяйки дома охотно перевоплощаются в директоров театров. В приглашениях они указывают: «Вы услышите г-на...», - точь-в-точь как на афишах спектаклей. Реже происходило обратное движение - салоны признавали таланты, которые затем получили признание на профессиональной сцене.

Выступление в салоне предоставляло знаменитостям несомненные преимущества: с одной стороны, они получали щедрое вознаграждение, а с другой, попадали в высшее общество и, возможно, испытывали иллюзию принадлежности к нему.

Но расположение высшего общества к артисту вовсе не означает, что артист этот стал его членом. Тенор Дюпре убедился в этом на собственном опыте. В 1837 году он имел огромный успех в Опере, где исполнял партию Арнольда в опере Россини «Вильгельм Телль». Дюпре решил воспользоваться обрушившейся на него славой, чтобы создать себе положение в обществе. Он открыл свой салон в 1841 году, в четверг на третьей неделе великого поста. Он ждал к себе аристократов, банкиров и артистов, но «Сен-Жерменское предместье осталось безучастным». Светские люди могли аплодировать артисту на сцене и приглашать его выступать в своих салонах, но это вовсе не означало, что они примут приглашение этой знаменитости. Ведь богач, который платит за то, чтобы знаменитый артист выступал в его доме, проявляет свою любовь к искусству, но при этом в некотором роде продолжает -- даже если ситуация уже не та, что при Старом порядке, -- традицию знати ставить актеров и музыкантов в один ряд со слугами и поставщиками.

Будучи сами приняты повсюду, знаменитые актеры и театральные антрепренеры не могли принимать у себя высшее общество, во всяком случае, дам.

Таким образом, сравнивая положение знаменитостей в эпоху Реставрации и при Июльской монархии, можно отметить, что произошли значительные перемены. Желание «света» отделить «зерна от плевел» достигло апогея.

Английская аристократия — это бренд. Нечто вроде медвежьих шапок гвардейцев и попугаев-бифитеров. Интересно проследить, что было в начале, и как аристократия стала иллюзией.

Юрист Томас Смит (1513–1577) в 1562–1565 годах написал трактат «De Republica Anglorum», в котором сообщил нам следующее: «Мы в Англии обыкновенно делим наших людей на четыре категории: джентльменов, горожан, йоменов, ремесленников или работников. Из джентльменов первыми и главными являются король, принц, герцоги, маркизы, графы, виконты, бароны, и их называют знатью, и все они именуются лордами и знатными людьми: за ними следуют рыцари, эсквайры и простые джентльмены». Эта классификация потом дословно повторялась в описании Англии Уильяма Харрисона (1534–1593).

Как я уже говорил в предыдущий раз, представитель королевской администрации Томас Уилсон (1560?–1629) в своём трактате «Государство Англии в 1600 году» писал: «Пятерным является грубо проведённое деление Англии: знать, горожане, йомены, ремесленники, сельские работники», при этом среди знати Томас Уилсон выделял светскую знать и духовную. М другой стороны, он делил знать на старшую, к которой относил маркизов, графов, виконтов, баронов и епископов, и младшую, которую составляли, по его мнению, рыцари, эсквайры, джентльмены, священники и образованные люди (все, кто получил какую-либо учёную степень). В другом месте своего трактата Томас Уилсон называл в составе «младшей знати» «рыцарей, эсквайров, джентльменов, юристов, профессоров и священников, архидьяконов, пребендариев и викариев».

Историки права легко могут сказать, как появились различные титулы.

Титул герцога (duke, duchess) был создан в Англии на одиннадцатом году правления Эдуарда III (в 1337 г.) и первым герцогом стал старший сын короля - Эдуард Чёрный Принц.

Титул маркиза (marquis, marques, marchioness) был введён на восьмом году правления Ричарда II (в 1385 г.). Приближенный короля Роберт де Вер, граф Оксфордский (Robert de Vere Earle of Oxford) был объявлен маркизом Дублина в Ирландии (Marquesse of Dublin in Ireland).

Титул графа (earl, count, countess) существует в Англии с 800 г. Данный титул стал носить представитель короля в административно-территориальном округе (shire), взявший на себя функции элдормена (ealdorman).

Титул виконта (viscount, viscountess) был создан на восемнадцатом году правления Генриха VI (в 1440 г.). Первым виконтом стал Джон Бомон (John Beaumont). Первоначально виконт являлся шерифом графства (shire).

Титул барона существует в Англии с 1066 г. Первоначально он обозначал держателя земельных угодий, полученных непосредственно от короля.

В эпоху правления Эдуарда III ещё существовал титул баронета, который даровался патентом короля в обмен за определённую сумму денег. Термин «баронет» встречается в тексте одного из статутов короля Ричарда II как обозначение представителя знати, лишённого привилегии участия в парламенте по индивидуальному вызову от имени короля. В последующие времена титул баронета никто не носил, и он был забыт, пока его не возродил Яков I. Двадцать второго мая 1611 года он создал наследственную сословную группу баронетов в надежде выцыганить таким образом немного деньжат для обустройства Ирландии. Его величество предложил титул баронета и земельные участки в Ольстере двумстам джентльменам, которые имели доход не менее 1 000 фунтов стерлингов (один фунт 1600 года по покупательской способности сегодня равен около £135). Для того, чтобы стать баронетами, они должны были купить специальный патент, уплатив в королевскую казну 1 095 фунтов, при этом претенденты на указанный титул брали на себя обязательство содержать в течение трёх лет по 30 солдат из армии, размещённой в Ирландии. Естественно, что хотя Яков I даже разрешил платить за баронетские патенты с отсрочкой на три года, спрос на них оказался не слишком великим. До 1615 года патент на титул баронета купили менее сотни состоятельных кротов англичан (а с 1615 года Яков I придумал возводить в пэрство за деньги). В социальной иерархии баронеты заняли место, которое было выше положения рыцарей, но ниже положения баронов.

В то время, когда Томас Уилсон писал свой трактат, то есть в 1600 году, в Англии не было ни одного герцога. Титул маркиза носили 2 знатных особ, титул графа - 18, виконтами являлись 2 человека, баронов было 39, рыцарей - около 500 человек, эсквайров - 16 000 или более. Общая же численность населения Англии составляла в конце XVI – начале XVII веков около четырёх миллионов человек или немногим больше. То есть, в целом благородное сословие включало примерно полпроцента населения. Для сравнения — в Испании к благородным себя относили 10%. В 1520 году там было 25 грандов и 35 остальных представителей старшей знати, не считая прочую мелочь, зато при Филиппе II было создано ещё 18 герцогов, 38 маркизов и 43 графа, при Филиппе III 20 маркизов и 25 графов, при Филиппе IV — 67 маркизов и 25 графов, а при Карлосе II — 209 маркизов, 78 графов и 5 виконтов! При этом надо сказать, что увеличение численности знати в Испании и отсутствие такого явления в Англии объясняются просто. В Испании феодальный титул был прямо связан с реальной властью, поскольку завязывался на земли. В Англии никогда такого не было в связи с историческим характером их знати. Далее мы увидим, в чём он заключался.

Главное внимание уделялось роду занятий и имущественному положению знати. «Джентльменами являются те, кого их кровь и раса делают знатными и известными», но вместе с тем «ни один человек не делается в Англии бароном, если он не может расходовать из ежегодного дохода, по меньшей мере, одну тысячу фунтов или одну тысячу марок». Ежегодные же доходы виконтов, графов, маркизов и герцогов должны были позволять им расходовать ещё больше денег. Если представители указанных сословных групп имели доходы меньше установленных норм, они все равно сохраняли свои титулы, однако они не допускались в верхнюю палату в парламенте на том основании, что уровень их имущественного положения падал настолько, что не позволял им «поддерживать честь». Для рыцаря ежегодный доход должен был обеспечивать установленные «старинным правом Англии» расходы в сумме сорока фунтов стерлингов - например, «на коронацию короля, или свадьбу его дочери, или посвящение в рыцари принца». Маркизы и графы имели каждый доход в среднем по 5 000 фунтов стерлингов в год. Ежегодный доход барона и виконта составлял около 3 000 фунтов. Трое из епископов - Кентеберийский, Винчестерский и Айл-оф-Илийский имели доход в сумме от 2-х до 3-х тысяч фунтов стерлингов в год, ежегодный доход остальных епископов составлял от одной тысячи до 500 фунтов, но некоторые из них получали меньше этих сумм.

Английской «старшей знати» (герцоги, маркизы, графы, виконты, бароны и епископы) в начале XVII века пришлось трудно. Эти титулы всё больше расходились с реальной властью людей.

Во-первых, аристократов было слишком мало (немногим более шестидесяти семей). Этому во многом способствовала королева Елизавета I, которая стремилась предотвратить размывание старшей знати разбогатевшими выходцами из менее знатных слоев. За тридцать лет Её Величество возвела в аристократический ранг всего лишь одного человека и двоим позволила унаследовать аристократические титулы своих предков. В соответствии с порядком, закреплённым обычаем и правом, титулы герцога, маркиза, графа и барона передавались по наследству только старшим сыновьям. Остальные сыновья аристократов становились всего лишь эсквайрами. При этом все сыновья герцогов и маркизов и старшие сыновья графов величались лордами.

Во-вторых, подавляющее большинство английских аристократов начала XVII века не могло похвалиться древностью своего рода — не более одного-полутора столетий. Аристократические кланы, имевшие более древнее происхождение, за редким исключением (например герцог Бэкингем и маркиз Дорсет) были целиком истреблены в ходе гражданской войны 1455–1485 годов. Из 50 лордов, составлявших на момент начала указанной войны верхнюю палату английского парламента, к 1485 году осталось в живых 29. К 1540 году их число было восполнено. В 1621 году в Палате Лордов заседал 91 светский пэр, из которых 42 человека получили пэрство во время правления Якова I.

В-третьих, к началу XVII века заметно ослабли экономические позиции аристократии. В отличие от французской, испанской и германской знати, опиравшейся на обширные земельные владения, английская аристократия имела главным основанием своего могущества должности при королевском дворе. Титулы английских аристократов, как правило, не были связаны с находившимися в их владении землями, чему в немалой степени способствовала утвердившаяся ещё во времена Вильгельма Завоевателя практика раздачи королём земель своим вассалам не единым массивом, а несколькими участками, располагавшимися в различных местностях («граф Эссекс, например, не имел никакого отношения к землям графства Эссекс, а земли графа Оксфорда располагались где угодно, только не в Оксфордшире»). Наследование титулов не было автоматическим. «Герцоги, маркизы, графы, виконты и бароны или возводятся в звание монархом, или удостаиваются этой почести, будучи старшими сыновьями, как высшими и ближайшими наследниками по отношению к своим родителям», - писал Томас Смит. При этом он отмечал, что возведением в звание именует «в первую очередь дарование и определение условий почести (пожалованной монархом за добрую службу…), которая с титулом этой почести обыкновенно (но не всегда) жалуется ему и его наследникам, только мужского пола…».

К началу XVII века во владении английской аристократии находилось не более 3% земельных угодий. Поскольку этого не хватало для получения соответствующего титулу дохода, английские аристократы искали денег при королевском дворе. Это означает, что они из кожи лезли, чтобы любыми способами добиться для себя каких-либо материальных пожалований, пенсий или рент, а ещё лучше — заполучить должности, позволявшие присваивать казённые средства и брать взятки. Одновременно, с конца XVI века аристократы стали более активно влезать в предпринимательскую деятельность, так что в начале XVII века в этой сфере получали различного рода доходы 78% аристократических семей Англии. Одним из самых распространённых и быстрых способов обогащения становилось в это время получение от королевской власти патентов, предоставлявших аристократам исключительные права на производство чего-либо или торговлю каким-либо товаром. Самые выгодные отрасли внешней торговли Англии - например, экспорт шерсти и сукна, импорт вин, изюма и других продуктов - оказались, таким образом, в монопольном владении отдельных аристократов. Как правило, это были крупные сановники, так сказать, «имевшие доступ к королевской персоне». Достаточно привести в пример Роберта Дадли, впоследствии герцога Лестера. Он нажил огромное состояние благодаря дарованному ему Елизаветой освобождению от налогов на ввоз в страну сладких вин, оливкового масла и бархата.

Английская «старшая знать», хотя и не была кастой, во все времена представляла собой сословную группу, имевшую вполне определённые рамки. Число герцогов, маркизов, графов, виконтов и баронов всегда было хорошо известно. Да и правовое положение носителей данных титулов являлось достаточно чётким. «Пэрство герцогов, графов, маркизов, виконтов и баронов отличалось их наследственными титулами, их благоприятным правовым положением и их привилегированным парламентским статусом». Баронеты обладали, подобно названным группам, наследственным титулом, но они не имели юридических привилегий и мест в Палате Лордов.

«Младшая знать» была более открытой, чем «старшая». Войти незнатному человеку в эту категорию было нетрудно — необходимо лишь достичь определённого уровня жизни. По словам Томаса Смита, «тот, кто изучил где-либо законы королевства, кто учился в университетах, кто освоил свободные науки и, короче говоря, кто может жить праздно, не предаваясь ручной работе и будет при этом в состоянии иметь осанку, обязанности и вид джентльмена, того назовут мастером, так как это и есть звание, которое люди дают эсквайрам и другим джентльменам». Коллегия герольдов давала такому человеку за плату новоизобретенный герб и титул. При этом в геральдической книге делалась запись о том, что герб с титулом пожалованы ему за заслуги и некие достоинства. «Таких людей, - замечал Томас Смит, - иногда пренебрежительно называют джентльменами в первом поколении».

В звание рыцаря возвести мог только король. Елизавета I была крайне скупа не только в денежном плане, но и в раздаче данного титула. Однако в период правления Якова I и Карла I приобрести его мог практически любой землевладелец, имевший возможность заплатить за него требуемую сумму и не отказывавшийся от выполнения соответствовавших рыцарскому званию обязанностей. Впрочем, и обязанности, и права лиц, относившихся к «младшей знати», не имели чётко определённого характера. По этим причинам число рыцарей, эсквайров, джентльменов, священников и относившихся к названной группе образованных людей поддавалось только приблизительному учёту.

Как пишут во всех учебниках истории, в первые десятилетия XVII века экономическое влияние «младшей знати» усилилось. Многие из этой категории становились успешными торговцами или налаживали производство каких-либо товаров. Томас Уилсон это так описал в своём трактате: «джентльмены, которые обыкновенно предавались войне, вырастают в настоящее время в добрых хозяев и знают так же хорошо, как фермеры или крестьяне, каким образом максимально улучшить свои земли». Это и было «джентри» или «новое дворянство». Расхождение между титулом и властью было очень заметно, когда, например, «новый дворянин» юридически считался рыцарем, эсквайром или вообще джентльменом, а фактически был мощным лендлордом, жестоко эксплуатировавшим крестьян и сгоняющим их с наделов для запуска этих наделов под пастбище для овец, предпочитающим крестьянам арендаторов и наёмных рабочих. В то же время он мог выращивать скот для сбыта на Лондонском рынке, разводить коров для изготовления из их молока сыра и масла, которые выгодно придавались в Англии и за рубежом, одновременно с этим добывать руду или каменный уголь (нередко на территории своего же поместья - источники подчас указывают на наличие в манорах каменоломен, залежей угля или других полезных ископаемых) и т. д.

Принадлежность джентри к категории знати давала им возможность участвовать в местном управлении, занимая должности мировых судей, шерифов, присяжных и т. д. Вместе с тем джентри составляли значительную часть Палаты Общин английского парламента. К 1628 году совокупное имущественное состояние членов данной палаты стало более чем в три раза превышать совокупное богатство всех членов Палаты Лордов, если при этом не считать короля.

Вслед за «старшей» и «младшей» знатью в иерархии английского общества конца XVI века – начала XVII века шли горожане или буржуа. Среди них были не только торговцы или владельцы мануфактур, но и должностные лица городской администрации, а также члены Палаты Общин английского парламента.
После горожан или буржуа Томас Смит ставил такую категорию населения, как йомены (yeomen). В его описании - это люди, которые, будучи лично свободными, свободно владели собственной землёй, получая от неё доход в сумме 40 фунтов стерлингов в год. В социальной иерархии они стояли по рангу ниже джентльменов (дворян), но выше работников и ремесленников. Как правило, йомены были зажиточными людьми, проживали в добротных домах, вели какое-либо дело, приносившее доход, позволявший содержать слуг и купить дворянский титул. Томас Вильсон отмечал в своём трактате, что знал «многих
йоменов в различных провинциях Англии, которые были способны ежегодно расходовать триста или пятьсот фунтов, получаемых посредством эксплуатации своей или арендованной земли, а некоторые в два и в три раза больше этого». Численность богатых йоменов, «которые способны одалживать деньги королеве (что они обыкновенно делают по её письмам за печатью, когда она ведёт какие-либо войны, оборонительные или наступательные, или осуществляет какое-либо другое мероприятие)», Томас Вильсон оценивал в 10 000 человек только в сельской местности, не считая городов.

Количество йоменов, называвшихся фригольдерами, державших шесть-десять коров, пять–шесть лошадей, помимо телят, жеребят, овец, и имевших ежегодный доход в 300–500 фунтов стерлингов, насчитывалось в Англии и Уэльсе на рубеже XVI–XVII веков в 80 000 человек. Эту цифру Томас Вильсон вывел, как он сам указывал, из лично им просмотренных шерифских книг.

Таким образом, к началу XVII века английское общество само собой перестало быть феодальным, постепенно и без революции. Юридически это выражалось в потере значения феодальной прерогативы короля: земельное держание, вокруг которого данная прерогатива вращалась, потеряло своё прежнее значение. В дебатах, состоявшихся в Палате общин 8 марта 1609/1610 года по вопросу о прерогативной опеке прямо констатировалось, что такие должностные лица, как наместники и их заместители, мировые судьи в графствах, военачальники и т. д. служат своему монарху независимо от своих держаний, и «когда необходимо поднять какие-либо войска для службы монарху, все считают себя обязанными служить в качестве подданных, и ни один человек не задаёт вопроса, ни о том, чьим держателем он является, ни о том, как он держит свою землю. Поэтому очевидно, что этот вопрос держаний не связан с правительством, он не является ни шпорой чести, ни уздой повиновения».

В современной Англии в ходу слово posh, что значит "шикарный" или "крутой". Лингвисты и другие заинтересованные лица пытаются определить, когда уместно употреблять это актуальное понятие. Есть ли основания объединять им всех, кто старательно имитирует протяженный звук "уай" в ежегодном рождественском обращении королевы Елизаветы II к нации, кто учился в Итоне и имеет членскую карточку привилегированного клуба, или есть другие родовые признаки, о которых прежде и слыхом не слыхивали?

Умение провести четкую разделительную черту между аристократами и богатыми выскочками, хорошим вкусом и дурным, стильным и просто модным – для англичан это больше чем наука, и не постигнув этого, трудно понять страну.

Многие не без оснований полагают, что принадлежность к posh определяется произношением. Дети недоумевают, почему их отец вопреки правилам нарочито тянет "мандии" ("понедельник") вместо "манди", но при этом правильно говорит "тудей" ("сегодня"). "Да потому что такое произношение во времена моей молодости считалось posh. А быть posh – это было круто", – объясняет папа.

Составители Оксфордского словаря английского языка уже склонны признать право такого произношения на существование. Правда, в большинстве случаев они ставят его на второе место после классического варианта.

Первоначально слово "шик" имело уничижительный оттенок, отражая одновременно зависть среднего класса к представителям аристократии и стремление перенять у них вместе с характерным произношением статус и привилегии. Эксперты считают, что по сути возникновение posh сыграло на руку английской знати, придав блеск элитарности чисто внешним признакам свет скости (вензеля на салфетках и рубашках, столовый прибор для сливок, тенниски, шкатулки для драгоценностей и т.п.) и стерев из памяти менее привлекательные черты аристократии (антисемитизм, любовь к кровавым видам спорта, способность без зазрения совести и на широкую ногу жить в долг).

Однако фонетический феномен оказался палкой о двух концах. Он популяризировал аристократизм в той же степени, в какой и девальвировал его. Когда в меню традиционного английского паба вы видите блюдо "Пош-нош", это значит, что вам предлагают одно из самых эксклюзивных угощений – крошечные котлетки и ломтик шоколадного пирога. Однако мало кто подозревает, что "любимое лакомство знати" продвинула на рынок американская компания, выпускающая ароматизаторы для ванных и туалетов под рекламным лозунгом "Добавим шика сантехнике!". Таким образом, термин posh может быть и формой вульгарности.

Исполнители модной музыки и подающие надежду актрисы показываются на публике в гроздьях шикарных ювелирных украшений, и англичане старой закваски сетуют, что выставка сокровищ королевы именно поэтому сегодня уже не потрясает так, как 20 лет назад.

Поставщик двора ее величества королевы – знаменитый магазин "Хэрродз" – ранее не нуждался в рекламе: гербы дома Виндзоров, красовавшиеся над его входами, служили надежнейшей гарантией качества. Но и "Хэрродз" нынче уже не тот, жалуются англичане. Что теперь продают в магазине? Фигурки медведя в форме "Бифитра" с магнитами, чтобы вешать на холодильник, подарочные наборы мармелада в крохотных баночках (не хватает даже на один крекер) или огромные флаконы самых дорогих духов.

Впрочем, сказанное вполне можно отнести к стариковскому брюзжанию – мол, в наше время трава росла гуще и солнце светило ярче. Засим вернемся к этимологии слова posh.

Как признают лингвисты, происхождение термина весьма туманно. Согласно одной версии, первоначально это слово означало буквально "слякоть", "грязь". Согласно второй, POSH – это аббревиатура выражения Port Out, Starboard Home ("Туда – по левому борту, обратно – по правому"). Оно красовалось на билетах первого класса на корабли, следующие по маршруту Саутгемптон – Бомбей – Саутгемптон. Считалось, что самые красивые виды по пути в Индию открывались из кают, расположенных по левому борту судна, а при возвращении на родину в каютах по правому борту менее всего ощущалась качка. Такие билеты могла себе позволить только привилегированная публика.

Но большинство специалистов сходятся во мнении, что posh происходит от римского слова "половина", которое использовалось для обозначения некоторых понятий в сфере денежного обращения. Словарь английского сленга 1890-х дает этот термин в значении "денди". Таким образом, понимать posh можно двояко – либо "человек с деньгами", либо "показная роскошь". Строго говоря, можно поспорить, считать ли английскую знать чистой аристократией. Ведь ее история слишком тесно переплеталась с жизнью третьего сословия. В Великобритании сейчас трудно отыскать более десяти семейств, чью родословную можно без помех проследить до момента, предшествующего нормандскому завоеванию. Плюс продажа званий и титулов, расширение пэрства за счет банкиров, промышленников и политических деятелей, женитьбы "на деньгах", плюс формирование интеллектуальной элиты и слоя джентри (деревенских помещиков, род которых продолжается несколько столетий).

Все это обусловило необходимость искусственного поддержания влиятельности переродившейся аристократии, что и достигалось, как полагают некоторые социологи, культивированием традиционного английского снобизма и внешних признаков элитарности. Привилегированные места обитания, школы, колледжи, званые обеды, закрытые клубы и многое другое – из той же серии. В 90-х годах прошлого века "знаком качества" сливок британского общества бы ли парикмахеры. Визита к Ники Кларк (персональный стилист герцогини Йоркской), Джемайме Хан и Тане Стрекер ждали по три месяца, и сам факт попадания в очередь был настоящей удачей. Сейчас "осада" хорошего стилиста занимает от силы полтора месяца. Если же вы получаете приглашение подстричь и уложить волосы всего через несколько дней или недель – значит, вы, милочка, стоите не в "той" очереди…

Ныне хранителями символических ключей от входа в элитные салоны и закрытые клубы являются мастера пластической хирургии. На Вимпул-стрит практикует во всех отношениях очаровательный месье Себаг. За достойную плату (от 300 фунтов стерлингов и выше – верхнюю планку цен вы узнаете только в кабинете) он делает магический укол, "замораживающий" мускулы лица, или увеличивает объем губ. Спи сок очередников на прием к доктору длиннее, чем в кассу кинотеатра в день премьеры очередного "Гарри Поттера".

Непременным признаком принадлежности к высшим слоям общества является погоня за модой. Список претендентов на последнюю модель дамских туфель от Гуччи (310 фунтов стерлингов за пару) насчитывает 60 с лишним имен. Запись желающих приостановлена. "Мы заказали лишь 12 пар", – важно объявляет продавец лондонского бутика. Особо нетерпеливым мягко рекомендуется направить заказ в Париж или Милан.

Почему не заказать сразу много, чтобы люди не ждали зря? Да потому, что никто не купит вещь, если ее может носить каждый встречный. Дефицит – великая вещь и двигатель высокой моды. Даже если его нет, его надо создавать. Ведущая телепрограммы Би-би-си "Чего носить не надо" Тринни Вудал не без оснований утверждает, что списки ожидания изобретены нарочно. Приемы стары как мир. Например, бутик специально заказывает ограниченное количество экземпляров одной модели. Или перечень особо модных в этом сезоне новинок отсылается для ознакомления сначала известным людям. Пока они выскажут свою волю и купят, очередь уже сформировалась.

Еще более абсурдна ситуация с оперой и частными клубами. Знатоки утверждают, что членства в них можно ожидать до смерти. Вступления в "Глиндербон опера-хауз" добиваются более семи тысяч человек. И дело не в том, сколько это стоит, – годовой взнос составляет всего 124 фунта стерлингов. Просто членский состав строго ограничен. Приходится ждать, пока кто-нибудь не уйдет в отставку или не покинет этот мир. А это происходит в среднем раз в 25 лет. Клуб "Херлингэм", занимающий 42 акра земли на западе Лондона, просто идеален для жителей столицы, предпочитающих в свободное время играть в теннис, плавать или потягивать коктейль в обществе знаменитостей. Однако вступить в клуб обычный человек имеет шанс не раньше чем через 10–12 лет – список претендентов насчитывает около четырех тысяч имен. В списке очередников крикетного клуба "Мэрилбон" – девять тысяч имен. Сюда вы сможете попасть лишь через 18 лет. Счастливчики платят годовой взнос в размере 300 фунтов, который дает им право носить цвета клуба и присутствовать на всех первенствах по крикету.

Время от времени учредители выбирают почетных пожизненных членов – безо всякой очереди. Что для этого надо сделать? Подобной чести удостоился один очень богатый человек, который безвозмездно выделил порядка двух миллионов фунтов стерлингов на строительство трибун на стадионе, где проводятся матчи по крикету. А бывшему премьер-министру Великобритании Джону Мейджору пришлось остаться в общей очереди.

Списки претендентов на поступление имеют и привилегированные школы-интернаты. Если англичанин хочет обеспечить ребенку большое будущее, он стремится отдать его в школу, за которую говорит название и дата основания: Вестминстер (1560), Винчестер (1382), Итон (1440), Сент-Полз (1509), Харроу (1571) или Чартерхауз (1611). Высокий конкурс и очереди заставляют родителей беспокоиться о поступлении как можно раньше. Например, в колледже Мальборо регистрация для девочек уже закрыта вплоть до 2009 года. Если вашей дочери сейчас больше шести и она еще не в списке претендентов, значит, у нее уже нет шансов. Родителям желательно начинать школьную подготовительную кампанию прямо с рождения ребенка. В привилегированной школе прежде всего учат правильному классическому языку. Ибо речь для англичанина – своего рода визитная карточка. Одно произношение открывает двери в высшее общество, другое – накрепко закрывает. По этой причине Британия стала родиной уникального лингвистического явления: двойного (или скользящего) акцента. В одной среде человек говорит правильно и чисто, а в другой – допускает употребление просторечных конструкций. Например, премьер-министр Тони Блэр на вопросы журналистов отвечает "О да, конечно", а в беседе с избирателями округа Седжфилд может запросто сказать "Ага". Не исключено, что он делает это во избежание повторения судьбы кандидата в парламент Джакоба Рис-Мога, который провалился на выборах потому, что избирателям не нравилось его снобистское произношение. Англичане сами признают, что систематизировать все существующие акценты крайне трудно: консервативный английский (как говорит королева), современный правильный английский (как говорят теле и радиокомментаторы), сельский (как произносит лидер палаты общин Робин Кук) и говор жителей Ливерпуля и Бирмингема. Есть и более простое деление – классический английский и простонародный. Носители первого делают все, чтобы отличаться от низшего сословья. Например, вводят в слова несуществующие гласные и выделяют согласный "эйч", который "проглатывают" кокни.

Следует сказать, что мода на привилегированный акцент возникла сравнительно недавно. Знаменитый английский мореплаватель сэр Фрэнсис Дрейк говорил с девонским акцентом (он был родом из графства Девон), речь короля Якова I выдавала его шотландское происхождение, другие монархи имели немецкие или французские корни и тоже говорили нечисто. В 1750 году образовательные центры Оксфорда, Кембриджа и Лондона объявили себя законодателями правильного произношения. Но окончательные нормы были установлены в XIX веке, в эпоху королевы Виктории. Система публичных школ-интернатов упрочила правила, а формирование империи способствовало распространению этих правил в мире. Драматург Бернард Шоу положил английскую фонетику в основу своей самой знаменитой пьесы "Пигмалион". Ее главная героиня – лондонская цветочница Элиза Дулиттл, говорящая на катастрофическом кокни-диалекте. Профессор Хиггинс обучает ее литературному английскому и тем самым открывает ей путь в высшее общество. Очень по-английски! Институт кадров и развития в 1997 году провел исследование, в ходе которого выяснилось, какой диалект в какой профессии способствует успеху. Например, шотландцам рекомендовалось заниматься банковским делом, продажей мобильных телефонов и машин, но ни в коем случае не издательством. Участникам другого эксперимента дали послушать несколько записей голосов и попросили определить, обладатели какого из диалектов более склонны к противоправным действиям. Говоривший на классическом английском не был назван ни разу! А теперь представьте, к чему приводит подобная условность во время судебного разбирательства. По мнению экспертов, пока в Англии акцент значит даже больше, чем цвет кожи. Дети англо-африканцев, усвоившие posh, обычно сталкиваются с меньшими проблемами, чем белые, выросшие в среде кокни. Вряд ли ветеран национального телевидения чернокожий Тревор Макдональд стал бы популярным ведущим, если бы не говорил на классическом языке. Дэвид Кристэл выдвигает в этой связи интересную теорию. По мнению профессора, деление англичан по языковому принципу сродни рудиментарной системе безопасности доисторических времен. Тогда пещерный человек по характеру издаваемых звуков определял, кто к нему явился – свой или чужой. Если пришелец ревел не так, пора было доставать дубину и идти разбираться...